10290
6
24 августа 1990 года умер Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца ХХ — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков и экранизированы.
Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и, как почти всякая классика, «растаскана на пословицы и поговорки». За двенадцать лет жизни в эмиграции он издал в общей сложности двенадцать книг, которые вышли в США и Европе.
Художественная мысль Сергея Донатовича проста и благородна: рассказать, как странно живут люди — то печально смеясь, то смешно печалясь. В его книгах нет праведников, потому что нет в них и злодеев. Писатель знает: и рай, и ад — внутри нас самих.
Художественная мысль Сергея Донатовича проста и благородна: рассказать, как странно живут люди — то печально смеясь, то смешно печалясь. В его книгах нет праведников, потому что нет в них и злодеев. Писатель знает: и рай, и ад — внутри нас самих.
×
Лучшие высказывания и размышления Сергея Довлатова о жизни, человеке и любви.
— У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека.
Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала...
А хороший человек, кому он нужен, спрашивается?..
— У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека.
Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала...
А хороший человек, кому он нужен, спрашивается?..
Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?
Человек привык себя спрашивать: кто я? Там ученый, американец, шофер, еврей, иммигрант... А надо бы всё время себя спрашивать: не говно ли я?
Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает.
Интродукция затянулась. Мы должны переспать или расстаться.
Ты утверждаешь — значит, не было любви. Любовь была. Любовь ушла вперед, а ты отстал.
Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно.
Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно.
Единственная честная дорога — это путь ошибок, разочарований и надежд.
Чего другого, а вот одиночества хватает. Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество — никогда...
Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится...
Иосиф Бродский и Сергей Донатович
Человек привык себя спрашивать: кто я? Там ученый, американец, шофер, еврей, иммигрант... А надо бы всё время себя спрашивать: не говно ли я?
Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает.
Интродукция затянулась. Мы должны переспать или расстаться.
Ты утверждаешь — значит, не было любви. Любовь была. Любовь ушла вперед, а ты отстал.
Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно.
Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно.
Единственная честная дорога — это путь ошибок, разочарований и надежд.
Чего другого, а вот одиночества хватает. Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество — никогда...
Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится...
Иосиф Бродский и Сергей Донатович
Я шел и думал — мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.
Знаешь, что главное в жизни? Главное то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет...
Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.
Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов...А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба.
«Главное в книге и в женщине — не форма, а содержание...» Даже теперь, после бесчисленных жизненных разочарований, эта установка кажется мне скучноватой. И мне по-прежнему нравятся только красивые женщины.
Целый год между нами происходило что-то вроде интеллектуальной близости. С оттенком вражды и разврата.
Живется мне сейчас вполне сносно, я ни черта не делаю, читаю и толстею. Но иногда бывает так скверно на душе, что хочется самому себе набить морду.
Сергей Довлатов с Куртом Воннегутом
Знаешь, что главное в жизни? Главное то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет...
Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.
Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов...А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба.
«Главное в книге и в женщине — не форма, а содержание...» Даже теперь, после бесчисленных жизненных разочарований, эта установка кажется мне скучноватой. И мне по-прежнему нравятся только красивые женщины.
Целый год между нами происходило что-то вроде интеллектуальной близости. С оттенком вражды и разврата.
Живется мне сейчас вполне сносно, я ни черта не делаю, читаю и толстею. Но иногда бывает так скверно на душе, что хочется самому себе набить морду.
Сергей Довлатов с Куртом Воннегутом
Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только — да или нет.
Человек человеку — всё, что угодно... В зависимости от стечения обстоятельств.
Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то...
Нормально идти в гости, когда зовут. Ужасно идти в гости, когда не зовут. Однако самое лучшее — это когда зовут, а ты не идешь.
Я не буду менять линолеум. Я передумал, ибо мир обречён.
«Жизнь прекрасна и удивительна! » — как восклицал товарищ Маяковский накануне самоубийства.
Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев — тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом — блаженство. Мы есть то, чем себя ощущаем.
Довлатов с сыном Колей. Нью-Йорк.
Человек человеку — всё, что угодно... В зависимости от стечения обстоятельств.
Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то...
Нормально идти в гости, когда зовут. Ужасно идти в гости, когда не зовут. Однако самое лучшее — это когда зовут, а ты не идешь.
Я не буду менять линолеум. Я передумал, ибо мир обречён.
«Жизнь прекрасна и удивительна! » — как восклицал товарищ Маяковский накануне самоубийства.
Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев — тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом — блаженство. Мы есть то, чем себя ощущаем.
Довлатов с сыном Колей. Нью-Йорк.
«Завистники считают, что женщин привлекают в богачах их деньги. Или то что можно на эти деньги приобрести. Раньше и я так думал, но затем убедился, что это ложь. Не деньги привлекают женщин. Не автомобили и драгоценности. Не рестораны и дорогая одежда. Не могущество, богатство и элегантность. А то, что сделало человека могущественным, богатым и элегантным. Сила, которой наделены одни и полностью лишены другие».
«Стимул отсутствует, — говорила Таня, — хорошего человека любить неинтересно...В поразительную эпоху мы живем. „Хороший человек“ для нас звучит как оскорбление. „Зато он человек хороший“ — говорят про жениха, который выглядит явным ничтожеством...»
«Стимул отсутствует, — говорила Таня, — хорошего человека любить неинтересно...В поразительную эпоху мы живем. „Хороший человек“ для нас звучит как оскорбление. „Зато он человек хороший“ — говорят про жениха, который выглядит явным ничтожеством...»
«До Нового года еще шесть часов, — отметил замполит, — а вы уже пьяные, как свиньи.
— Жизнь, товарищ лейтенант, обгоняет мечту, — сказал Фидель».
Источник:
Ссылки по теме:
- Как известные писатели заставляли себя работать?
- Василий Шукшин Вы незабыты
- Лев Толстой
- Интересные факты из жизни Джека Лондона
- Федор Конюхов. Путешественник, писатель, художник и священник
Новости партнёров
реклама
В 1978 году "сбылась мечта идиота" и он иммигрировал на ПМЖ в США. Вот уж где свобода-то! Открыл журнал "Новый американец". И тут до него со всей отчетливостью стало доходить, что никакой свободой не пахнет и в Америке. На журнал нужны были деньги, которых у него, естественно, не было. Они были у инвесторов. Они-то определяли редакционную политику.
Умер он от сердечной недостаточности (говорят у него не было страховки)не дожив считанных месяцев до краха ненавистного "совка".
В этом году одну из улиц в Нью-Йорке назвали его именем.
Порой его произведения щемят сердце.
Я глубоко опечален, что это человек так рано ушел из жизни. НО я счастлив, что познакомился с его творчеством.
Очень глубокая мысль.
По-моему, фактически, уточнение горьковского "Во что веришь, то и есть." из пьесы На дне.
Минус...
Не Довлатову..
ТЕБЕ.
«До Нового года еще шесть часов, — отметил замполит, — а вы уже пьяные, как свиньи.
— Жизнь, товарищ лейтенант, обгоняет мечту, — сказал Фидель».
Источник: www.adme.ruwww.adme.ru
Литературные мои дела на прежнем/не сенсационном/ уровне. Журнал “Ньюйоркер” уже год бракует мои рассказы. Зато могучее издательство “Кноф”, вроде бы, подпишет со мной контракт на третью книгу, при том, что я все еще не окупил издательству аванс, полученный за первую книгу, не говоря о второй. Готовится еще две публикации в приличных журналах, вроде левого и даже красного издательства – “Партизан-ревю”. В Америке несколько тысяч журналов, но лишь публикации в пяти-семи вызывают хотя бы минимальный резонанс и влекут за собой хоть какие-то гонорары. Огромное большинство журналов не платит ничего, а несколько сотен из них берут за публикации деньги с автора. К счастью, я до этого еще не докатился. А вот Толя Гладилин, бывший кумир молодежи, за одну свою русскую книжку вынужден был доплатить издателю 500 долларов.
Я пишу книжки, работаю много, зарабатываю мало, почти ни с кем не вижусь, иногда езжу с дурацкими лекциями. Тем не менее, я считаю, что получил все, на что мог претендовать и чего заслужил. Больше всего на свете, конечно, я хотел бы печататься в Союзе. Может быть, доживем и до этого.
С. Довлатов. 16 февр. 1986
"Довлатов, видимо, производил впечатление на людей с деньгами. Ему дали денег на издание газеты «Русский американец», и он стал конкурировать с «Новым русским словом». Так как Яков Моисеевич Седых, владелец «Нового русского слова», обвинив меня в пожаре в помещении газеты в 1977 году и настучав на меня в FBI, сам позиционировал себя как мой враг (меня два раза вызывали в офис FBI в Нью-Йорке на допрос и провели против меня расследование, даже мою жену вызывали; один из агентов все время ошибался, называя меня «Мистер Лермонтов»), получалось, что только по одному этому Довлатов ― мой друг. Друг-то он, возможно, и был дружелюбен, но напечатать в своей газете интервью со мной он так и не смог. Или не захотел. Вероятнее всего, не захотел, чтобы не подвергать себя ненужному давлению. У меня уже была репутация опасного революционера и troublemaker(a). Я на Довлатова не обижался, мне было не до него. Я не относился к нему серьезно, то, что Довлатов сочинял и начал публиковать («Соло на ундервуде», 1980; «Компромисс», 1981; «Зона. Записки надзирателя», 1982; «Заповедник», 1982), воспринималось мною как полная хохм бытовая литература. В ней, по моему мнению, отсутствовал трагизм. Когда впоследствии, уже после своей смерти, Довлатов сделался популярен в России, то я этому не удивился. Массовый обыватель не любит, чтобы его ранили трагизмом, он предпочитает такой вот уравновешенный компот, как у Довлатова: так называемый приветливый юмор, мягкое остроумие, оптимистическое, пусть и с «грустинкой», общее настроение. Мой «Эдичка» большинству обывателей был неприятен, чрезмерен, за него было стыдно, а герои Довлатова спокойны без излишеств."